«Отречёмся от старого мира»

Дата 12 марта связана с Февральской революцией 1917 года – по старому календарю, который отставал от современного на 13 дней, революция началась в не в марте, а в феврале. Днём её начала считается 8 марта – Международный день работниц, который тогда, по иронии истории, в России выпадал на 23 февраля. В этот день работницы Петрограда вышли на улицы города под лозунгами «Хлеба!» и  «Долой войну!». А 12 марта (27 февраля по старому стилю) общегородская забастовка переросла в вооружённое восстание – солдаты Петроградского гарнизона перешли на сторону бастующих рабочих и взяли под свой контроль значительную часть столицы. В этот же день появились новые органы власти – Временный комитет Государственной Думы, чуть позже ставший Временным правительством, и Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов. Поэтому именно этот день, 12 марта, впоследствии стал праздноваться как День низвержения самодержавия – хотя формально царь Николай II отрёкся от престола только через три дня.

Февральская революция была, как мы знаем сейчас, только началом, за ней в том же 1917 году последовала Октябрьская. Всё случившееся, начиная с падения самодержавия и заканчивая приходом к власти большевиков, представляло собой единую цепь событий. Без Февраля не было бы Октября – для большевиков это было само собой разумеющимся. Поэтому, устанавливая новые государственные праздники, они отвели среди них особое место не только «своей», Октябрьской, революции, но и предшествовавшей ей Февральской.

То, что было ясным и очевидным для современников, нередко запутывают потомки. С началом «перестройки» стало популярны рассуждения о том, что прекрасный демократический Февраль дал России свободу, а потом тоталитарные большевики в Октябре её отняли и установили «новое самодержавие». Мол, если бы не «большевистский переворот», если бы развитие революции остановились на Феврале, то страна пошла бы по «цивилизованному», «европейскому» пути развития, не было бы гражданской войны и прочих неприятностей.

Против таких благих пожеланий задним числом есть очень простое возражение: нельзя быть немножко беременной. Из всемирной истории, в том числе из истории самых что ни на есть «цивилизованных» стран, известно, что любая революция, как стихийный процесс, имеет свои законы, и остановить её на стадии «умеренности и аккуратности» никогда не удавалось никаким самым талантливым политикам. Революцию делают огромные массы людей, и делают они её не потому, что любят проливать свою и чужую кровь, а потому, что их насущные потребности не находят себе удовлетворения при старом порядке.

Рабочие и солдаты (они же в большинстве своём – вчерашние крестьяне) свергли царя для того, чтобы прекратить ненужную им войну, разделить помещичью землю между крестьянами, сократить рабочий день на предприятиях до восьми часов. А Временное правительство, пришедшее к власти после Февраля, хотело оставить всё по-старому, только без царя, и не собиралось удовлетворять ни одного из этих требований. Уже в первые дни Февральской революции на одном из митингов оратор-рабочий возмущался, что новыми министрами стали не представители «того народа, кто свободу себе добывал», а князья да фабриканты: «Так вот для чего мы, товарищи, революцию делали… Вот освободились – и на тебе».

Это противоречие между народом и новой властью с первых дней революции было очевидным для наиболее проницательных наблюдателей. Более того, ещё в 1914 году, накануне Первой мировой войны, бывший царский министр П.Н. Дурново в записке на имя Николая II предупреждал о том, что главной движущей силой революции будут голодные «простолюдины», которые «исповедуют принципы бессознательного социализма». Их не накормишь одними только политическими свободами, они будут требовать социальных перемен – передачи земли крестьянам и фабрик рабочим. А либеральные партии, даже если и придут к власти на волне народного недовольства, не смогут надолго эту власть удержать, так как связаны с корыстными интересами «верхних слоёв» и чужды народу не меньше, чем старое чиновничество. Так что Октябрьская революция – это не случайность и не уклонение от «светлого пути» Февраля, а, наоборот, вполне закономерное его продолжение, которое можно было предвидеть задолго до самого Февраля.

С конца 1990-х – начала 2000-х годов либеральные идеи подрастеряли свою привлекательность, пинать Октябрь и одновременно возвеличивать Февраль стало уже не модно, и в ход пошла другая версия – зеркально противоположная. Дескать, это вовсе не стихийное народное движение свергло царя в Феврале, а верхушечный переворот или масонский заговор, осуществленный при содействии Запада с целью разрушения России – в общем, говоря современным языком, нечто вроде «майдана». Большевики к этой мерзости никакого отношения не имели, а, придя к власти, они стали «наводить порядок», «укреплять государство» и «собирать по кусочкам» распавшуюся империю.

Благодаря так называемой «популярной литературе» (а точнее сказать – макулатуре, которая занимает престижные полки в книжных магазинах) эта версия распространилась в последние годы очень широко – даже среди тех, кто вроде бы сочувствует «красным». Возможно, дело в том, что после «эпохи перемен», которая катком прошлась по судьбам многих людей в 1990-е годы, любое нарушение установленного порядка стало казаться немыслимым злом – а тогда, в 1917 году, нарушение порядка началось именно с Февраля. Но эта якобы «патриотическая» версия имеет не большее отношение к настоящей истории, чем либеральная.

Сперва пару слов о масонах. Если есть большое желание и богатая фантазия, то, конечно, за любой пакостью можно увидеть зловещую руку масонов или каких-нибудь рептилоидов. Ну а если серьёзно – некоторые министры Временного правительства действительно принадлежали к масонской ложе «Великий Восток народов России». Только вот настоящие масоны их «своими» не признавали, так как эта ложа была создана с многочисленными нарушениями правил и по факту представляла собой политический кружок для координации действий левых либералов и правых социалистов, а масонство использовалось лишь как внешняя форма. На эту тему есть хорошая книга историка А.Я. Авреха «Масоны и революция», где подробно разбираются и реальные факты, и домыслы о роли масонов накануне и во время событий Февраля 1917 года.

Что касается западных держав – вспомним, что в то время Англия и Франция были союзниками России в Первой мировой войне. Ослабление или, тем более, разрушение государства в России им было совсем не выгодно, так как подрывало боеспособность русской армии. Наоборот, им нужно было сильное государство, которое эффективно служило бы их целям, исправно поставляя пушечное мясо в лице русских мужиков на Восточный фронт – об этом достаточно ясно и откровенно пишет в своих дневниках французский посол Морис Палеолог. Царское правительство раздражало их не потому, что было слишком сильным или слишком независимым (как раз его экономическая зависимость от союзников и вынудила Россию вступить в войну), а, напротив, потому что было слишком слабым, неэффективным, неспособным преодолеть коррупцию и наладить нормальное снабжение армии.

Конечно, «западные партнёры» поддерживали контакты с либеральной оппозицией и приветствовали её приход к власти в Феврале, поскольку надеялись, что новое правительство, опирающееся на поддержку «общества», то есть имущих слоёв, сможет вести войну более эффективно, чем старое. Но вид революционного народа на улицах Петрограда, особенно под антивоенными лозунгами, того же французского посла, мягко говоря, совсем не радовал. «Нет, это совсем лишнее, этого мы никак не хотели!».

А вот какие чувства по отношению к тому же народу испытывал один из вождей парламентской оппозиции, монархист, националист и «патриот» Василий Шульгин: «Пулемётов – вот чего мне хотелось. Ибо я чувствовал, что только язык пулеметов доступен уличной толпе и что только он, свинец, может загнать обратно в его берлогу вырвавшегося на свободу страшного зверя… Увы – этот зверь был… его величество русский народ… То, чего мы так боялись, чего во что бы то ни стало хотели избежать, уже было фактом. Революция началась».

Эти, безусловно, искренние и показательные эмоции Шульгина относятся к тому самому дню 27 февраля (12 марта) 1917 года, когда тридцатитысячная толпа, подобно наводнению, заполнила Таврический дворец, где заседали депутаты Государственной думы. Собственно, именно перед лицом этой толпы они и решились, наконец, рискнуть и провозгласить себя властью. До этого всё выжидали – чья возьмёт, а тут стало ясно: если не поторопиться, то власть уплывёт к более радикальным силам, выдвинутым этой восставшей «серой массой». Нет, совсем не так они всё планировали. Вынудить царя отречься в пользу сына или брата и создать правительство из числа «людей, облечённых доверием общества» – примерно таков был сценарий нескольких заговоров, которые накануне Февраля действительно готовились в среде высшей аристократии, буржуазии и военных. Их целью было спасти монархию ценой отстранения бездарного и безвольного монарха, но никак не свергнуть её. И уж тем более их планы не предусматривали никакого участия народа.

В этом и состоит главное отличие Февральской революции от «цветной». «Цветная революция», или «майдан» – это не революция, а переворот, при котором само устройство общества остаётся неизменным; народ же привлекается к этому перевороту в качестве массовки, при помощи которой на смену одним паразитам приходят другие, как правило, ещё более жадные и ещё более зависимые от «западных партнёров». В феврале 1917 года планы переворота были, но стихийное народное движение спутало заговорщикам все карты. Они не были готовы к ситуации, когда власть, говоря современным языком, «слилась», а народ внезапно стал активным действующим лицом, да ещё и вооружённым.

Чтобы подладиться под массовые настроения, они были вынуждены отказаться от сохранения монархии и вообще изображать из себя революционеров. Те самые князья да фабриканты, занявшие министерские посты, объявили новым гимном страны «Рабочую Марсельезу» – песню, полную классовой ненависти к ним и им подобным. «Отречёмся от старого мира, отряхнём его прах с наших ног!» – так начиналась эта песня, мелодия которой досталась России «в наследство» от Великой Французской революции, а текст был написан русским революционером П.Л. Лавровым в 1875 году.

Солидные господа из Временного правительства, конечно, мысленно скрежетали зубами. Отрекаться от старого мира, где им было так хорошо и уютно, они вовсе не хотели – разве что сделать его ещё немного более уютным для себя. Но история пошла вперёд вне зависимости от их желаний.

Всех деятелей парламентской оппозиции, от умеренных правых до умеренных левых, объединял между собой «страх перед улицей», по выражению упоминавшегося уже Шульгина. Большевики же оказались единственными, кто с самого начала наиболее чутко прислушивался к нуждам и потребностям этой самой улицы. И именно большевики сыграли немаловажную роль в важнейших событиях февральских дней – в организации массовых демонстраций, забастовок, переходе солдат на сторону народа. Об этом можно прочитать, например, в подробных воспоминаниях одного из тогдашних руководителей петроградских большевиков Александра Шляпникова. Разумеется, своё участие в свержении самодержавия они никак не считали чем-то постыдным, а, напротив, гордились этим.

И почему бы не гордиться тем, что был ликвидирован позорный порядок, когда один человек всерьёз считал себя «хозяином земли Русской» только на основании того, что по рождению он принадлежал к династии Романовых, а точнее даже, к династии Гольштейн-Готторп? В «цивилизованной» Франции до сих пор каждый год весело и шумно празднуют 14 июля – день взятия Бастилии, даром что, по мнению знающих людей, и в той революции без масонов не обошлось 🙂 Так что и наше 12 марта – вполне достойный и поучительный праздник.

«Коммунары не будут рабами»

Второй мартовский праздник, о котором пойдёт речь, связан опять-таки с Францией. В этой стране после свержения монархии в 1870 году тоже было своё Временное правительство. 18 марта 1871 года оно попыталось отобрать пушки у Национальной гвардии, которая была создана жителями Парижа как ополчение для защиты столицы от оккупации её прусскими войсками (в то время Франция потерпела поражение в войне с Пруссией). Парижане, подозревая правительство в измене, возмутились, подняли восстание и провозгласили новую власть – Парижскую Коммуну.

Коммуна представляла собой новый тип правительства – все чиновники избирались жителями города и ими же могли быть отозваны в любой момент, не имели никаких привилегий по сравнению с обычными гражданами, одновременно и разрабатывали законы, и отвечали за их исполнение. Большинство деятелей Коммуны считали себя социалистами, причём не всегда представители разных левых партий находили общий язык между собой. Их практические шаги были прогрессивными, но не такими уж радикальными:  Коммуна передала пустующие фабрики, хозяева которых бежали из Парижа, в распоряжение работников, разрешила должникам забрать недорогие вещи, сданные в ломбард, сделала школьное образование бесплатным для всех детей.

Обо всём этом ведущие европейские газеты писали с возмущением – дескать, гнусная чернь устроила в Париже очаг анархии. Правительство Франции подавило восстание в своей столице совместно с прусскими войсками. Около 30 тысяч коммунаров были убиты во время «кровавой недели» в мае 1871 года, уцелевших ждали каторги и тюрьмы.

В общей сложности Парижская Коммуна просуществовала 72 дня. Её короткая история оказала огромное влияние на весь мир. Она превратилась в символ «штурма неба», по выражению Маркса – неравной, обречённой на поражение, но героической борьбы за лучшее общество. После расправы над Коммуной один из её бойцов, Эжен Потье, скрываясь в подполье, написал текст песни «Интернационал», которая приобрела всемирную известность как международный социалистический гимн и после Октябрьской революции стала также гимном нашей страны. Большевики считали парижских коммунаров своими ближайшими историческими предшественниками, а Советскую Республику в России рассматривали как продолжение дела, начатого Парижской Коммуной.

Именно поэтому в советском календаре появилась дата 18 марта – День Парижской Коммуны. Именем Коммуны были названы фабрики и заводы, морские корабли, населённые пункты, дома культуры, парки, площади и улицы городов. На такой улице родился и автор этой статьи. Даже в Париже нет улицы Парижской Коммуны, а в Самаре есть 🙂 И это только на первый взгляд может показаться смешным поводом для местечковой гордости. Советский Союз был не просто Россией с прибавлением четырнадцати других республик – он задумывался как новая цивилизация, не ограниченная национальными рамками, и отчасти так оно и было. Поэтому, например, шотландский поэт-бунтарь Роберт Бёрнс получил у нас широкое признание раньше, чем у себя на родине, в Великобритании. Поэтому же и улицы в советских городах носили имена революционеров всех времён и народов, от Спартака до Клары Цеткин.

Начиная социалистическую революцию, большевики стремились учесть и положительный, и отрицательный опыт Парижской Коммуны как первого в мировой истории «правительства рабочего класса», по определению Маркса. Если в 1871 году это правительство возникло и действовало на территории одного города, то в 1917 – на территории целой страны, причём занимавшей одну шестую часть земного шара и, тем не менее, всего лишь одной, причём не самой экономически развитой. Одинокая, изолированная Парижская Коммуна не смогла удержаться без поддержки остальной Франции – сможет ли Россия удержаться без поддержки остального мира? Этот вопрос особенно остро стоял в период гражданской войны, когда территория, контролируемая большевиками, временами сжималась до нескольких центральных губерний.

Именно поэтому в первые годы Советской власти ощущение преемственности с Парижской Коммуной было таким сильным у всех, кто ассоциировал себя с новой властью. «Коммуне не быть покорённой!» – провозглашал Владимир Маяковский в знаменитом стихотворении «Левый марш». А одна из наиболее популярных песен тех лет на стихи Василия Князева так и называлась «Песня Коммуны»: «Нас не сломит нужда, не согнёт нас беда… Коммунары не будут рабами!».

Тогда всё-таки удержались. В том числе и потому, что сумели извлечь некоторые уроки из ошибок Парижской Коммуны. Первый: нельзя одновременно вести войну «на два фронта», необходимо использовать разногласия между врагами в своих интересах, временно «замирившись» с одним из них, но сохраняя бдительность и не забывая о его вражеской сущности. Так поступил Ленин в ситуации с Брестским миром: Советская Россия «откупилась» частью своих территорий от немецко-австрийской группы хищников, и, пока те дрались с англо-американо-французскими хищниками, выиграла время для создания Красной Армии. После поражения Германии и Австрии утраченные территории были возвращены, а когда Англия, Франция и США попытались задавить большевиков военной силой, сделать это было уже невозможно.

Второй урок касался внутренней политики. Парижская Коммуна погибла во многом из-за того, что французское крестьянство осталось к ней равнодушным. В России доля крестьян среди населения была ещё выше, чем во Франции, поэтому поддержка крестьянства оказывалась решающим условием победы революции. Одним из самых первых документов Советской власти стал Декрет о земле, составленный на основе предложений самих крестьян. Таким образом, крестьяне осуществили свою вековую мечту – разделить «по справедливости» между собой помещичью землю – благодаря большевикам, хотя эта идея противоречила первоначальной большевистской программе. И в самые напряжённые моменты первых лет советской истории, от споров вокруг Брестского мира до перехода к нэпу, руководство партии большевиков, принимая решения, исходило, в первую очередь, из интересов и позиции крестьянства, а не из теоретических соображений. Хотя крестьяне нередко проявляли недовольство большевиками, вплоть до вооружённых восстаний, в конечном счёте, для них красные оказались более приемлемой силой, чем белые, и именно это решило исход Гражданской войны.

Но самое главное, что было важным для большевиков в Парижской Коммуне – это принципы, на основе которых должна была быть устроена новая власть, власть трудящегося класса. Эти принципы, как и сама Коммуна, были придуманы народом, а не какой-либо политической партией. Собственно, и термин «Коммуна» с очень далёких, ещё средневековых времён, означал в Европе «городское самоуправление». И если в дословном переводе на русский «коммуна» означает «община», то наиболее близкий по смыслу русский перевод этого термина был «найден» в 1905 году рабочими Иваново-Вознесенска, создавшими первый Совет рабочих депутатов. На основании практики работы Советов Ленин и сформулировал принципы нового государства в работе «Государство и революция». Все должностные лица должны быть выборными и сменяемыми в любое время, получать заработную плату не выше среднего заработка рабочего, а в перспективе их обязанности должны были поочерёдно исполнять все жители страны. Если говорить короче и поэтичнее, то «коммуна – это место, где исчезнут чиновники» (Маяковский).

Однако провести в жизнь эти принципы оказалось намного сложнее, чем их провозгласить. Первое «отступление от принципов Парижской Коммуны», по признанию Ленина, произошло уже в 1918 году, когда были установлены более высокие заработки для ведущих специалистов. При всеобщей бедности, разрухе, неграмотности большинства населения приходилось «подкармливать» управленцев, поэтому в их ряды устремились и те, кто хотел хапнуть, урвать, возвыситься над другими. А обстановка гражданской войны, когда большинство вопросов решалось приказами, никак не способствовала «выборности и сменяемости всех должностных лиц».

В последних своих предсмертных работах, так называемом «завещании», Ленин пришёл к выводу, что тот государственный аппарат, который сложился за пять послереволюционных лет, только по форме новый, а по существу целиком перенят от старого общества и поэтому «ровно никуда не годится». Необходимо его радикально переделать, привлекая рабочих и крестьян к управлению, в том числе к контролю над самыми высшими партийными чиновниками. Эту задачу, наряду с подъёмом экономического и культурного уровня страны, Ленин считал самой главной. Но именно эту задачу его преемники «спустили на тормозах» – контроля снизу им не сильно хотелось, они уже привыкли считать самих себя выразителями воли пролетариата.

В результате Советское государство всё дальше и дальше отходило от образа Парижской Коммуны. Вместо сокращения неравенства между работниками и управляющими оно, напротив, усиливалось. Это была «мина замедленного действия», заложенная под все экономические и культурные успехи, которые действительно были достигнуты в СССР. Потому что с течением временем наиболее «продвинутая» часть управленцев захотела стать полноценными собственниками, то есть вернуться к капитализму – что и произошло на рубеже 1980-х и 1990-х годов.

Можно, конечно, отсюда сделать вывод, что идея Коммуны – это утопия, потому она и провалилась. Именно такую мысль внушают нам те, кто заинтересован в сохранении неравенства, угнетения, несправедливости на веки вечные. А можно посмотреть и с другой стороны: отказ от этой идеи неизбежно приводит к возвращению всей старой мерзости. Любые прогрессивные достижения оказываются непрочными и обратимыми, если у народа нет механизмов контроля над своими представителями, если не ставится цель, чтобы управление общими делами было действительно общим делом всех.

Конечно, брать на себя ответственность нелегко, гораздо проще переложить её на «профессионалов», но к чему приводит господство «профессионалов», мы наглядно видим и чувствуем на своей шкуре. И ещё более наглядно это видно в случаях войны или нестабильности – достаточно посмотреть хотя бы недавнюю историю восстания на Донбассе. Очевидно, мир подошёл к той черте, когда сохранение прежнего порядка вещей обходится слишком дорогой ценой для человечества, и людям волей-неволей придётся обратиться к «утопическим» идеям вроде Парижской Коммуны. Поэтому день 18 марта – не только память о прошлом, но и подсказка для будущего.

Михаил Волчков