Недавно промелькнувшая в российских и американских СМИ скандальная новость из Сан-Франциско равно имеет отношение к политике и к искусству. Власти города решили закрасить настенные росписи (мурали) в местной Высшей школе имени Джорджа Вашингтона, сделанные художником русского происхождения Виктором Арнаутовым в 1935-1936 годах. Росписи посвящены биографии «отца-основателя» США, чьё имя носит школа, и на некоторых фресках рядом с Вашингтоном изображены его чернокожие рабы и тело убитого индейца.

Уже стали привычными бурные споры, которыми сопровождаются разные проявления так называемой «политкорректности» на Западе. Как правило, над политкорректностью стебутся правые, а левые её защищают, но отсюда вовсе не следует, что сама эта идеология и практика является левой и прогрессивной. Случай с муралями Арнаутова заслуживает того, чтобы рассмотреть его подробнее, потому что на этом примере видно, как политкорректность и «политика идентичностей» вредят левым и помогают правым.

Начать нужно с истории появления самих фресок и личности их автора. Виктор Арнаутов (1896-1979) во время Гражданской войны в России служил в рядах белых армий, после их поражения покинул родину и скитался по разным странам, в итоге осев в Соединённых Штатах. Жизнь на чужбине и учёба у мексиканского художника-коммуниста Диего Риверы существенно изменили его политические взгляды. В 1938 году Арнаутов вступил в Коммунистическую партию США, во время Второй мировой войны возглавлял Русско-американское общество по оказанию помощи Красной Армии, а в 1963 году вернулся в СССР, где жил и работал до конца жизни.

Мураль Виктора Арнаутова «Городская жизнь» в башне Койт (Coit Tower), Сан-Франциско.

На этой мурали Арнаутов изобразил себя около газетного киоска с левыми газетами «Masses» и «Daily Worker».

Самые значительные работы Арнаутова в США были созданы в 1930-е годы, в период «Нового курса» Рузвельта. Сравнительное «полевение» правительственной политики и государственная поддержка культуры, в том числе реалистической настенной живописи – всё это создавало благоприятные условия для деятельности художников левых взглядов. Мотивы социальной критики всё громче звучали в искусстве.

Именно в этом контексте стоит рассматривать росписи Арнаутова в школе имени Джорджа Вашингтона. Они представляли собой прямой вызов официальной, «приглаженной» версии американской истории, причём особую дерзость этому вызову придавало то, что мурали размещались в стенах учебного заведения, да ещё и носящего имя Вашингтона. Художник не только затрагивал «неудобные» темы геноцида коренного населения Америки и рабства негров, но и связывал их с образом первого президента США. Он показывал, что борец за независимость североамериканских штатов под лозунгом «Все люди рождаются свободными и равными в правах» сам при этом был рабовладельцем и поборником неравенства.

Теперь же, 80 с лишним лет спустя, активисты движений в защиту прав «цветных» (people of color) считают, что фрески Арнаутова являются «проявлением расизма» и «отображением взгляда на американскую историю со стороны белых колонизаторов», что они «воспевают роль белых и унижают человеческое достоинство людей других рас». С учётом того, что написано выше об идейной направленности творчества Арнаутова и его политических взглядах, это звучало бы смешно, если бы не было так грустно. Люди, которые считают себя свободомыслящими и прогрессивными – например, автор статьи в одном из ведущих левых журналов Nation – с усердием, достойным лучшего применения, борются за то, чтобы уничтожить выдающийся памятник левого искусства. Неудивительно, что в комментариях правые злорадствуют: дескать, революция пожирает своих детей, и даже коммунист Арнаутов с его обличениями расизма оказался расистом в глазах современных леваков.

К счастью, судя по комментариям к этой статье, далеко не все американские левые мыслят подобным образом. «Для меня, 61-летнего индейца, и притом весьма левых взглядов, мурали Арнаутова – это важная часть нашей истории», – пишет один из комментаторов, опровергая претензии самозваных «борцов за справедливость» (social justice warriors, SJW, как иронически называют их в Штатах) выступать от имени всех цветных. Другой комментарий: «По логике, тогда учителям нельзя говорить о рабстве, поскольку это задевает чувства студентов. Я вовсе не защищаю прошлое, когда белые господствовали над цветными, унижая и расчеловечивая их. Но именно поэтому такие вещи нужно обсуждать и нельзя заметать под ковёр».

Противники фресок утверждают, что учащихся школы негритянского и индейского происхождения травмируют изображённые Арнаутовым сцены насилия и угнетения, которому подвергались их предки. Дескать, такие изображения недопустимы в стенах образовательного учреждения. Между тем, George Washington High School – это средне-специальное учебное заведение, здесь учатся не дети, а подростки и юношество. Было бы полнейшим лицемерием считать, что их шокируют сцены из фресок, изображённые Арнаутовым весьма сдержанно, без всякого смакования, особенно если учесть, что насилия вокруг них и так более чем достаточно – как в образах современной массовой культуры, которыми питается молодёжь, так и в реальной жизни.

Попытки «очистить» искусство от проявлений трагического равнозначны желанию лишить его смысла, потому что трагическое – это неотъемлемая часть жизни, которую искусство призвано отражать и осмыслять. Такие попытки, как правило, прикрываются ханжеской заботой о том, чтобы кого-то «не обидеть» или «не огорчить». Так, советская цензура одно время считала «Песню военных корреспондентов» и «Враги сожгли родную хату» слишком пессимистическими, дескать, лишние напоминания о страданиях народу-победителю не нужны. Однако исключить из памяти о войне память о потерях – значит обесценить саму победу, и широкое народное признание этих песен доказывает, что народ-победитель сам, без отеческой заботы цензуры, способен разобраться в том, что ему нужно.

Может ли вообще искусство, рассказывающее о страданиях, оскорбить чувства тех, кто испытывал или испытывает эти страдания? Из истории искусства известно, что, напротив, изображения эксплуатации и насилия чаще всего «оскорбляют чувства» творцов и соучастников эксплуатации и насилия, а вовсе не их жертв. Репинские «Бурлаки» вызвали возмущение у царского министра, поскольку, по его мнению, выставляли русский народ перед Европой в неприглядном виде «горилл» и «лапотников». Нацистский офицер, проводивший обыск у Пикассо, с неприязнью спросил про «Гернику»: «Это вы сделали?», на что получил ответ: «Это сделали вы. Можете взять себе на память».

В обоих случаях «виноватым» оказывается художник, который изображает неприглядную реальность, а не те, кто сделал эту реальность такой, какая она есть. С точки зрения правящих классов эта логика вполне понятна. Но было бы странно, если бы потомки русских бурлаков или современные жители города Герники считали оскорбительными для себя картины Репина и Пикассо, поскольку они представляют их предков в образе жертв. Угнетённым нужна правда и ничего, кроме правды, и их не может оскорбить напоминание о своих страданиях, поскольку, как говорил Ленин, «никто не повинен в том, что он родился рабом» или подвергся агрессии и геноциду. Правда невыгодна, в первую очередь, угнетателям, которые хотят «замести под ковёр» свои преступления, потому что «чует кошка, чьё мясо съела».

Это подчёркивает ещё один комментатор статьи в Nation: «Наши белые националисты, пожалуй, тоже хотели бы уничтожить эти мурали по противоположной причине – чтобы скрыть нашу реальную историю». Действительно, подобное стремление было бы логичным, если бы оно исходило от правых: дескать, доколе клеветнические росписи подрывного русского художника будут порочить светлый образ отца-основателя США и славную историю нашего государства?!

Очевидно, что в этой истории «якобы левые» вольно или невольно смыкаются с правыми. Но по какой причине это происходит? Защитники фресок – учёные, преподаватели, деятели культуры – полагают, что виной всему элементарное невежество и непонимание исторического контекста, в котором создавались произведения Арнаутова. Однако их противники, судя по их статьям в СМИ и публичным выступлениям, всё знают и понимают, но считают, что намерения Арнаутова в данном случае не важны. По их мнению, важно лишь то, что в сегодняшнем контексте эти изображения воспринимаются студентами негритянского и индейского происхождения как оскорбительные, так как напоминают им об их тяжёлом прошлом.

Вот тут мы подходим чуть ближе к разгадке социальной психологии «левых» борцов с левым искусством. Представители угнетённых слоёв могут воспринимать изображения своих страданий как оскорбление только в одном случае – если они не желают ассоциировать себя с угнетёнными. Определённые группы цветного населения США, занявшие или готовящиеся занять привилегированное положение в обществе (а возможность получать образование в high school – одна из привилегий, учитывая, что большинство цветных его не получают), хотят закрепить свой новый статус. Фрески Арнаутова напоминают им о том, что они исторически являются представителями угнетённых, тогда как они уже не хотят чувствовать себя угнетёнными, для них лично угнетение уже снято, хотя в масштабах общества оно по-прежнему существует. Поэтому их раздражает, когда говорят о страданиях их группы как в прошлом, так и в настоящем (например, то, что в соцсетях публикуются фото застреленных полицией чернокожих, автору статьи в Nation тоже не нравится – это, дескать,  «фетишизация насилия», как и мурали Арнаутова).

Тут наглядно проявляется всё лицемерие политкорректности и классовая суть «политики идентичностей». Её задача, пользуясь терминологией Антонио Грамши, состоит в том, чтобы распространить гегемонию правящего класса на угнетаемые группы, заставить их почувствовать себя полноценной частью системы, но так, чтобы сама система при этом в сущности своей не менялась. Структурное неравенство и эксплуатация никуда не исчезают, меняется лишь язык описания реальности. Оскорбительными оказываются не факты рабства и геноцида, а фрески с изображениями рабов и убитых индейцев; не факты полицейского насилия, а фото с фиксацией этих фактов. Хотя политкорректность обычно воспринимают как изобретение левых, она прямо противоположна марксистскому подходу, согласно которому язык является отражением реальности, а не наоборот.

В сущности, эта политика камуфлирует и закрепляет угнетение, давая угнетённым лишь ощущение своей символической значимости и позволяя сделать карьеру отдельным их представителям. Но ощущение на хлеб не намажешь. Негр может стать президентом, а негритянка – сыграть в фильме Русалочку, но это нисколько не отменяет бедственного положения подавляющего большинства чернокожих, а лишь делает его менее заметным. Точно так же, как наличие женщин на должностях директоров крупных компаний и даже ЦРУ не отменяет практически полного отсутствия социальной защиты для беременных работниц.

Разумеется, противники муралей Арнаутова не говорят прямо о своих мотивах. Они пытаются доказать, что они, дескать, и так прекрасно знают и помнят о несправедливостях, совершённых и совершаемых в отношении небелого населения Штатов, и им не нужно лишнее напоминание об этом в виде росписей, сделанных белым художником: он ведь, как белый, смотрел на цветных с позиций патернализма, хотя и сочувствовал им. Какое отношение русский эмигрант-коммунист имел к белой элите США, кроме цвета своей кожи – вопрос риторический: раз белый, значит угнетатель, каковы бы ни были твои намерения и взгляды.

Аргумент о том, что по-настоящему понять и почувствовать страдания угнетённых могут только сами угнетённые, на первый взгляд, кажется радикальным и даже марксистским. В действительности это не что иное, как очередная версия «вульгарного социологизма», сводящая человека к его прирождённому социальному статусу. В СССР 1920-х годов литературные критики, присвоившие себе право говорить от имени пролетариата, тоже заявляли, что пролетариату «не нужно» творчество того или иного «буржуазного» или «дворянского» писателя – только потому, что этот писатель принадлежит к классу эксплуататоров и в силу этого неспособен смотреть на мир глазами трудящихся.

Однако при такой логике непонятно, как смогли стать революционерами Маркс, Ленин, Че Гевара и многие другие выходцы из привилегированных слоёв. В действительности, сознание человека определяется не только тем, в какой семье он родился, но и общественным бытием в целом, в том числе жизненным опытом, кругом общения, идейными и культурными влияниями и т.п. Поэтому представители низов могут быть убеждёнными защитниками существующего эксплуататорского порядка, а дети господствующего класса, имеющие в материальном отношении всё необходимое – столь же убеждёнными его противниками.

Для того, чтобы победить, угнетённому классу необходимо (снова сошлёмся на Грамши) обеспечить свою гегемонию в обществе, что требует сплочения всех людей, заинтересованных в социалистических преобразованиях – без различия социального происхождения, цвета кожи, уровня образования, национальности, пола, религиозных убеждений и других признаков, хоть и важных, но всё же вторичных по отношению к классовому делению. «Политика идентичности» же подрывает основания для солидарности между разными группами угнетённых, выдвигая на первый план любые различия между людьми, кроме классовых. Давая чисто символические бонусы представителям определённых групп, она одновременно настраивает против них людей, тоже находящихся внизу социальной пирамиды, но принадлежащих к другим группам (к примеру, американских «белых бедняков», white trash). Как верно отмечает один из комментаторов статьи в Nation, «размежевание простых людей по цвету кожи на руку лишь экономической элите».

Это вредит не только общей борьбе с капитализмом, но и борьбе за равноправие отдельных групп (которая на самом деле немыслима отдельно от преодоления неравенства, укоренённого в капиталистической структуре общества). «Белый не может быть антирасистом» или «мужчина не может быть феминистом» – не что иное, как «расизм навыворот» или «сексизм навыворот», когда оценка человека как личности предопределяется его прирождённым статусом. Утверждать подобное, как это часто делают левые сторонники «политики идентичностей» – значит отталкивать всех белых и всех мужчин в лагерь правых. Между тем, подлинные успехи в борьбе за равноправие всегда достигались именно благодаря солидарности белых с черными, мужчин с женщинами.

Творчество и судьба Виктора Арнаутова – бывшего русского белогвардейца, который стал коммунистическим художником и в своём искусстве отразил проблемы социальной и расовой несправедливости в США – наглядно показывают, что, вопреки «вульгарному социологизму», человек способен освобождаться от идейных стереотипов, предписанных его личным и социальным прошлым, способен откликаться на беды и нужды людей другого континента, другой крови и другого исторического опыта. Это и есть пример того, как работала культурная гегемония идей коммунизма и интернационализма в ХХ веке, пример, который заслуживает внимательного изучения и распространения и в наши дни.

Что же касается тех американских левых, которые сейчас выступают в роли «полезных идиотов» правящего класса, помогая ему уничтожить выдающийся памятник социалистического искусства и критической мысли – их поведение нельзя оценить иначе, чем позорное и предательское по отношению к традициям и целям освободительного движения. Это урок и для тех левых на постсоветском пространстве, кто считает западную «политику идентичностей» образцом для подражания.

Михаил Волчков