Если вы услышите эти мелодии, не зная исполнителя, то ни за что не поверите, что он — житель Японии. Шё Катагава, по его словам, является единственным в своей стране профессиональным музыкантом, играющим на балалайке. Его любовь к русской музыкальной культуре, идущая из семьи, зародилась она при весьма необычных обстоятельствах: дед музыканта, певец по профессии, был призван в армию во время войны Японии с СССР в 1945 году, попал в плен и в сибирских лагерях познакомился с русскими народными песнями. Эти песни настолько покорили его, что по возвращении на родину он создал хор и занялся исследованиями музыкального фольклора страны, с которой прежде воевал. Отец Китагавы, выросший в окружении русских народных инструментов, стал пионером игры на балалайке в Японии, а Шё после смерти отца продолжил его дело. Он учился и затем неоднократно выступал в России, побеждая на международных конкурсах исполнителей русской народной музыки. Сейчас Шё Китагава — дирижёр, аранжировщик и балалаечник в собственном оркестре из 25 человек.

Записи Китагавы поражают тем, как человек другой культуры и другой страны, причём имеющий исторический опыт не самых дружественных отношений с Россией, может так вжиться в русскую музыку. Тут переданы не только все музыкальные оттенки, с максимально возможной точностью исполнителя и аранжировщика, но и то неуловимое, что называется «душой». Японский музыкант демонстрирует глубокое знание музыкальной культуры России: помимо всемирно известных хитов вроде «Калинки», «Эй, ухнем» и «Полюшко-поле», в его репертуаре и фантазия на темы русских песен Веры Городовской (гуслярка, композитор, народная артистка РСФСР), и такие композиции, как «Я встретил вас» или «На тот большак», которые мало известны за пределами нашей страны.

Особо стоит отметить трек под названием «Ogonek [Fire]». Эта советская песня времён Великой Отечественной войны («На позиции девушка провожала бойца…»), наряду с «Катюшей», обрела популярность в Японии, бывшей союзнице фашистской Германии, и неоднократно исполнялась японскими музыкальными коллективами и солистами. С 1955 года в Токио, в районе Синдзюку, существует «поющее кафе» («утагоэ-киссу»), названное в честь этой песни «Огонёк», по-японски «Томосиби». История с песней и с самим явлением «поющих кафе» очень показательна, как иллюстрация теории Антонио Грамши о культурной гегемонии.

Движение Утагоэ, то есть «поющие голоса», развернулось в Японии после Второй мировой войны по инициативе коммунистической партии, имевшей тогда огромное влияние в профсоюзах и других общественных организациях. Оно представляло собой целую сеть самодеятельных хоровых коллективов, которые песнями поддерживали забастовки, массовые выступления против «холодной войны» и американского военного присутствия в Японии. В репертуаре кружков Утагоэ было много русских и советских песен: компартия активно пропагандировала их ещё до войны посредством основанного в 1928 году Центрального хора. А после Второй мировой войны моду на русскую музыку привезли с собой из Сибири бывшие японские военнопленные (так что случай с дедом Шё Китагавы был не таким уж уникальным). Эта мода и любовь к хоровому пению шла в комплекте с интересом к русской классической литературе и к коммунистическим идеям.

На этой волне в середине 1950-х годов в Японии и появились «утагоэ-кафе», где можно было в непринуждённой обстановке провести вечер после работы, пообщаться с друзьями и попеть хором любимые песни, держа перед собой листочки со словами. Какую песню исполнить, решали голосованием.

Посетители «поющего кафе» в токийском районе Синдзюку, 1957 год

В стране, где принято вкалывать на работе до упаду, повиноваться начальству и скрывать свои эмоции, эти кафе стали настоящей отдушиной для многих людей. От движения Утагоэ «поющие кафе» переняли репертуар, но со временем утратили связь с политическим и общественным движением. На потребность людей в самореализации через музыку Его Величество Рынок ответил появлением индустрии караоке, которая зародилась именно в «поющих кафе». Таким образом, низовое начинание, как нередко случалось в истории, было перехвачено господствующим классом, интегрировано в коммерческую «массовую культуру» и превратилось из попытки преодолеть капиталистическое отчуждение в средство примирения с ним: начальники теперь создают караоке-клубы в офисах и поют вместе с подчинёнными, показывая, что «мы — одна команда».

Но вернёмся к творчеству Шё Китагавы. При прослушивании его альбома «Balalaika» бросается в глаза (точнее, в уши) ещё один момент. Если не знать ничего об истории музыки, практически невозможно отличить старинные русские мелодии от советских. Советские песни в фольклорной аранжировке воспринимаются как органичное продолжение русской музыкальной традиции — при том, что многие советские композиторы (например, Матвей Блантер, автор мелодии «Катюши», которую часто ошибочно считают народной) вовсе не были русскими по национальности. Этот факт является наглядным опровержением домыслов о том, что большевики уничтожали русский народ и его культуру, чтобы создать на его костях некую искусственную советскую нацию.

На самом деле новая советская нация действительно формировалась, причём не только на территории СССР, но и за его пределами. Именно к этой нации принадлежал, например, живший в Японии немецкий коммунист, разведчик Рихард Зорге, и за неё отдал свою жизнь, как и многие его единомышленники по всему миру; стало быть, не такая уж искусственная была нация, раз люди во имя неё умирали. Культура этой советской нации строилась, однако, вовсе не «на костях» русской, а включала в себя прогрессивные национальные традиции и русского, и других народов, также живших и на территории Советского Союза, и за его пределами (например, творчество Роберта Бёрнса или Джанни Родари), и создавалась людьми разных национальностей.

Русская культура, таким образом, становилась частью советской культуры — интернациональной и по этническому составу своих творцов, и по своему посылу, обращённой ко всем народам Земли. И именно в таком качестве она находила отклик по всему земному шару, в том числе и в Японии. Нравится это кому-то или нет, но русский язык в ХХ веке вошёл в число мировых языков именно как язык «родины революции», как проводник коммунистических, антифашистских, освободительных идей, символом которых была наша страна, вне зависимости от того, насколько реальная практика жизни в СССР соответствовала провозглашаемым идеалам. Японцы пели «Катюшу» и «Огонёк» потому, что чувствовали за этими песнями моральную правоту в мировой гражданской войне ХХ века, в великой «битве идей», несмотря на то, что их страна в той битве была на противоположной стороне.

А вот свежий пример из другой, казалось бы, совсем далёкой от нас страны — Австралии, где мужики из провинциального города недавно создали мегапопулярный любительский хор под названием «Dustyesky». В их репертуаре традиционные русские песни тоже чередуются с советскими (один из главных хитов — «Красная Армия всех сильней»), а название группы написано на красном флаге с серпом и молотом. Даже сам внешний облик хористов, выступающих в нарочито пролетарской одежде, несёт определённый идейный смысл. В таком контексте и песня волжских бурлаков, и песня про Красную Армию вполне органично воспринимаются в одном ряду, как и положено с точки зрения логики исторического процесса — как «этапы большого пути»: прежние подневольные труженики превращаются в главную действующую силу истории в мировом масштабе, «от тайги до британских морей».

Конечно, в самопрезентации Dustyesky есть некоторый элемент «клюквы», которого начисто лишена более академическая музыка Шё Китагавы, но свою задачу — популяризацию русской и советской музыки в Австралии — они, как можно судить по реакции соотечественников на их творчество, выполняют успешно.

В общем, пока в России всевозможные декоммунизаторы как во околовластных, так и в оппозиционных кругах жаждут отделить «русское» от «советского», за границей «советское» по-прежнему воспринимается как синоним или как составная часть «русского». Это одновременно и вселяет надежду, и накладывает ответственность на тех, кто сегодня в России считает себя наследниками отечественной освободительной и прогрессивной культуры.

Михаил Волчков