В продолжение темы недавней лекции в Оренбурге публикуем материалы о жизни и творчестве Михаила Герасимова (1889-1937) – самарского рабочего поэта и революционера, выдающегося участника культурной и политической жизни первых советских лет. На нашем сайте уже выкладывались его стихи об Октябрьской революции и о своём детстве. Многие произведения Герасимова автобиографичны, поэтому мы публикуем вместе два материала – написанную им самим автобиографию и подборку стихотворений, в которых отражены основные вехи его жизненного пути. Главная тема всех этих стихов – конфликт между жаждой творчества и познания, изначально присущей каждому человеку, и давящими, сковывающими его условиями жизни капиталистического общества. И главный смысл революции, как много позже сформулирует Эрнесто Че Гевара, как раз и заключается в том, чтобы покончить с отчуждением человека.

МИХАИЛ ПРОКОПЬЕВИЧ ГЕРАСИМОВ. АВТОБИОГРАФИЧЕСКОЕ ПИСЬМО

(Печатается по изданию: Львов-Рогачевский В.Л. Книга для чтения по истории новейшей русской литературы. Рабоче-крестьянское творчество за 30 лет. Ленинград: Прибой, 1925. С.344-345).

Из крестьян Самарской губ[ернии] Бузулукского уезда. Родился в сентябре 1889 г. в железнодорожной будке Самаро-Златоустовской дороги, около го­рода Бугуруслана [1]. В детстве мне казалось, что Еруслан Лазаревич тоже из Бугуруслана. Отец — железнодорожный рабочий, грамотный. Мать — кре­стьянка из мордвов, неграмотная, служила переездной сторожихой, получала 3 рубля в месяц. Я любил с ней встречать поезда, одной рукой держась за юбку (страшно было), а другой держа зеленый флажок навстречу надвигаю­щемуся чудовищу. Вечерами паровоз нависал надо мной глазами, набухшими огнем, скрежетал железом, фыркал искрами, и я тонул в клубах пара. Когда это огненное видение с бесстрашными людьми на нём уносилось вдаль, я с тихой дрожью приникал к рельсу ухом, ловил ответную дрожь металла: она шептала о чудесных странах и городах. Любил я степь вокруг, простреленную рельсами. Курганы ласково кивали мне чубами серебряного ковыля.

Я на заволжские курганы
люблю взбегать в закатный час,
пока белёсые туманы
еще не спеленали глаз.

Летом с 9 лет работал на железнодорожном полотне, одёрнивал насыпь у моста, полол траву. Учился в Кинельской двух­классной школе, а потом в Самарском железнодорожном техническом учи­лище, где в 1905 году вступил в Р. С.-Д. Р. П.  Печатал на гектографе про­кламации, выступал на  митингах. С осени 1906 до весны 1907 г. сидел в самарской тюрьме. В одиночке [2] усиленно занимался самообразованием, читал все, что подвернется, по выходе работал исключительно в партии, жил с братом на конспиративной квартире. Осенью 1907 года квартира прова­лилась, арестовали с оружием и бомбами. Я ускользнул и пришлось эми­грировать через Финляндию за границу. В Гельсингфорсе жил три дня на одной квартире с Владимиром Ильичём, который пробирался на Таммерфорс­скую конференцию [3]. Во Франции — город Нанси, поступил на доменные печи, разгружал руду марганцевую и магнитного железняка, красные куски, похожие на мясо. Потом перебрался в Бельгию, в шахты около Льежа (Соренг), катал вагонетки, долбил забойщиком больше года. Здесь же работал на паровозостроительном и пушечном заводе (Джон Кокриль). Гидравличе­ские прессы сдавливали глыбы железа как воск, резали раскалённые балки как масло. Обожжённые, в клубах газов и пара, мы шныряли тут, и часто приходилось смачивать одежду, чтобы она не вспыхнула. Все это меня по­ражало. Здесь же я узнал, что солнце в значительной части состоит из же­лезного газа. Космическая связь. Работал шахтером около Монса также на рельсопрокатном и котельном заводе, где видел сгоревшего рабочего.

…В листах багрового железа
читаю зов в межзвёздный путь,
плеснул из зной­ного разреза
чугун разжиженный, как ртуть.

Внезапный крик.   Один рас­пятый
лежал на золотом листе,
змеистым пламенем объятый,
горел на огнен­ном кресте…

Научившись понимать по-французски, с чёрной работы пе­решел на слесарную. В Париже сначала мыл окна в ресторанах, затем рабо­тал на автомобильном заводе у Рено слесарем. Работал электромонтёром по инсталяции и починке электрического освещения в квартирах и магази­нах (Мэзон Фай и Репар). Париж был прекрасной академией; его дни и ночи, заводы и Лувр, притоны Монмартра и центральных рынков, Люксем­бургский музей — все это накладывало глубокую печать на меня, а также кружок рабочих писателей в клубе на Рю Рейн ле Блянш, где были покойные товарищи Ф. И. Калинин, Бессалько, а также А. В. Луначарский, А. Гастев и друг[ие] [4]. С 1913 года переписывался с Максимом Горьким на Капри, ободряющие письма. Рейсы морские: по Средиземному морю, по Северному, Балтийскому, Атлантическому и проч. в качестве кочегара, масленщика, угольщика. Рейсы пешеходные: Брюссель, Париж, Лион, Марсель, Ницца, Генуя, Флоренция, Вена, Триест, Венеция, Рим, Неаполь, Тироль, Альпы, Сен-Готтардский перевал. Кроме России, сидел в тюрьмах, недолго — во Франции, в Бельгии, и Италии (Венеция — везли на гондоле). Хуже всех — в прекрасной Франции (Пассаж а таба) [5].

С начала европейской войны [6] служил волонтером во французской армии, во 2-м иностранном легионе. Участвовал в боях на Марне, в Шампани, Аргоне. Был контужен около Реймса (форт Сент-Тьери). Осенью 1915 года вместе с другими волонтерами был выслан в Россию за неподчинение властям и пропаганду против войны. Весной 1916 года арестовали: сидел на гаупт­вахте в Самаре, а потом отдан под надзор в 4-й запасный саперный батальон. С 1917 года занимал ряд ответственных постов: председателя совета военных депутатов, зампредгубисполкома, губвоенкома, командующего фронтом, члена ВЦИК 1-го созыва от межрайонцев [7], председателя самарского пролет­культа и др. Являюсь председателем группы «Кузница» и ее основателем в феврале 1920 г. Писать начал в 1913 году. Первые печатные вещи были помешены в большевистском петроградском журнале «Просвещение» — рас­сказ «Хризантемы» и стихи о заводе.

Имею книги: «Вешние зовы», изд. «Парус», Птг. 1917, «Монна Лиза» -— изд. Моск. Пролетк. 1918, «Завод ве­сенний» — Моск. Пролетк. 1919, «Цветы под огнем» — рассказы — Моск. Пролетк. 1919, «Железные цветы» — Самара 1919 г., «Четыре поэмы», изд. Петр. Пролетк. 1921 г., «Электрификация» — Гиз П. 1922 г., «Негасимая сила», изд. «Кузницы» 1922 г., «Электропоэма», изд. «Кузницы» 1923 г., «Железное цветение», Гиз. Москва 1923 г., книга первая.

Печатался: «Просвещение» 13—14 г., сборники «Вечера» — Париж 14 г., Сборник пролетписателей, изд. «Парус» 14 г.; журналы: «Летопись», «Горн» Мосиролеткульта, «Пролетарская Культура», Сборник пролетписателей, изд. «Прибой» 17 г., «Зарево заводов», «Самара», «Завод огнекрылый» Моспролеткульта, 18 г., «Грядущее», изд. «Творчество» — Москва, «Кузница», «Твори», «Красная Новь», «Художественное Слово», «Времен­ник Лито Наркомпроса, «Молодая Гвардия», «Красная Нива»; альманахи: «Октябрьские Вехи», «Недра» и многие другие.

***

ГРЁЗЫ В ГРЯЗИ

В осеннюю слякоть,
В промозглой норе
Шарманщик заплакал
У нас во дворе.

На цепке калёной
Кольцо и дуга;
Как море зелёный,
Дрожал попугай.

Взъерошив спину
И звякнув в ответ,
Он клювом мне вынул
На счастье билет.

И сразу распалась
Осенняя мгла.
Равнина морская,
Ласкаясь, легла.

Горя парусами,
У нас со двора
Качнулся снастями
Огромный корабль.

На палубу влезла,
Резвясь, детвора,
Кутёнок облезлый
И все со двора.

Долго ли, скоро ль
Летел от земли –
Туманные горы
Мигнули вдали.

Таинственный берег
В горячих лучах.
Весёлые звери
Нас вышли встречать.

И бросились вдаль мы
Гурьбою в сады.
Лохматые пальмы
Кидали плоды.

Бросали мартышки
Цветные флажки,
Еловые шишки,
Цветы и рожки.

Беспечно, счастливо
Мы в чаще глухой
На львиные гривы
Садились верхом.

Родимая мама,
Меня не ругай:
В чудесные страны
Увёл попугай.

 

ИЗ ЦИКЛА «1905 ГОД»

В конспиративную квартиру
Тайно пробирались мы,
Коронованному кумиру
Грозили в злобный вой зимы

В заплесневелом подвале
Типографский станок –
Билось буйно сердце стали,
За листком взлетал листок.

Дрожала сдержанная сила
И гнев рабочий под замком.
Железным ритмом сердце билось,
Единым – наше со станком.

Полицейскими свистками
Перекликались тупики.
Гончими за нами псами
По следам гнались шпики.

Какая расцветала радость,
Как широко дышала грудь,
Когда гороховое стадо
Нам удавалось обмануть [8].

Зимний, сумеречный вечер,
Окна снегом занесло.
Цвели притушенные речи
И тайный шёпот буйных слов.

Майской, шелестящей лаской
Пахнула нам листвой весна:
Пахнувшие свежей краской
Она листовки принесла.

Цветущая, как солнце, рыжая
И пламенная, как оно.
На грудь я спрятал, к сердцу ближе,
Их, как любимое письмо.

Человеческими словами
Не рассказать про тот восторг:
Сквозь шёпот прорывался пламень,
Сверкал под пеплом пылкий взор.

За полночь бушевали споры.
Кровь била бешено в виски.
Расклеивали по заборам
Потом мы свежие листки.

Пусть полицейская засада,
Свистящая в участке плеть –
Сердце молодое радо
Ракетой взвиться и гореть.

 

ДОРОГА

Солнце звенело золотом
В синем, как море, небе,
Цикадами под молотами
Трескуче пел щебень.
То щебетал булыжник:
Кололи — я, Жан, Фриц,
На шоссейной дороге рыжей
От Монблана до Ниццы.
Кремневых брызг так жгучи укусы,
Жужжание странно.
Даже луна пряди русые
Прикладывала к нашим ранам.
Кожа под южным зноем
Лопалась и взрезалась,
Сочились синим гноем
От пыли и пота глаза.
Особенно у Фрица
Северная голубизна плакала,
За длинными ресницами —
Из родника проступало и капало.
Но мы кололи и пели,
Мели бородами пыль,
Рвал космы за нами на мили
Пролетающий автомобиль.
Скрежетал булыжник,
Пошевеливались черепа.
Машины плевали в нас бензином.
Харкали резиновыми губами шин.
В лимузинах летели лэди —
Плескала взволнованная вуаль.
А мы шарахались, как медведи
На четвереньках,
Изумленно глядели в даль.
Они в газолиновом тумане таяли,
Сжималось сердце холодком странным
Пыль мошкаровыми стаями
Опять прилипала к ранам.
Так ежедневно, утро и вечер
Встречали коленопреклонно;
Не холодил Ронский глетчер [9]
Наши тела воспаленные.
Мы не были набожны —
Молитвы и гимны не пели,
Кланялась камням дорожным
Наша маленькая артель.
— Ничего, мы выживем,
Порукой — молоточная сталь,,,
Курилась пыль ладаном рыжим
Пред ледяным иконостасом Альп.
Вспыхивал бисер пота
На наших склоненных лицах,
Такая была работа
На шоссе от Монблана до Ниццы.
За столом из щебня и сора,
Прожевывая козий сыр,
Фриц рассказывал о мире древнем,
О мамонтовых пещерах.
— Да, жили тогда похуже
Ледниковые-то жители,
Не было у них огня
И никакого оружия,
А вот, выбились же в люди.
— Вон с Монблана телескопы
и трубы
Ловят,
Приближают теперь миры… [10]
Его упрямо сжатые зубы
Скрипели железным порывом.
— А еще раньше мы были рыбами
И не думали, что будем рабами…
Отель над ледниковой глыбой
Строго сверкнул очками.
— Они живут там, эти туристы,
А мы — у подножья,
Конечно, им нужен воздух чистый
И доброе питанье тоже.
Вдруг мамонтом чугунным
Автомобиль сорвался, как обвал:
Фриц на оборванных струнах
Простуженный крик оборвал.
Дорога, кровью облитая,
Все так же дымилась и пела.
Не знала лэди белая,
Чем спаяны гальки и плиты.
Никто не пришел оплакать
Раздавленного,
Лишь облака плескали, ласкаясь.
Цвела синева, на скалах
Снежные слезы капали.
На границе вечного снега,
У дороги Ницца — Монблан,
Под щебнем в овраге
Лицом на восток,
Схоронен товарищ Фриц.
Пенилось ручьевое пение,
Рыдал глетчерный поток,
Упорно ждали мы восхождения
Красной звезды с востока.
Казалось, под южным зноем
Трещат кремневые выстрелы.
В глазах, сочащихся гноем.
Вспыхивают искры.

 

В ГАЛИЦИИ

Полк за полком, словно серая сталь,
Катится, льётся в багровую даль…
Вороны носятся с длительным криком
В зареве пьяном пылающих сёл.
Тянется к тучам горящий костёл…
Словно архангел с блистающим ликом
Вперил безумный от пламени взор
В хищные спины краснеющих гор
В отблесках мутных багряных сияний.
Реют летящих машин изваянья,
С воем пропеллеры чертят простор.
Город горит, как гигантский костёр,
Тысячи огненных рук распростёр
В дымное небо, где страшные птицы…
Отсветы беглые бьющих орудий,
В лужи кровавые валятся люди,
Жутко на лицах играют зарницы.
Ржание медное яростных пушек,
Пушки, как кони встают на дыбы.
Кровью солдаты пожарище тушат,
Вольны веленьям безумной судьбы.
Полк за полком, словно ржавая сталь,
Катится, льётся в кровавую даль.

 

МЕЧТЫ В ДЫМУ

Кругом – сады, леса и Волга,
И Волга милая зовёт.
Дома Мещанского посёлка,
Самарский Трубочный завод[11].

Зовёт рабочие лачуги,
Зовёт сердца в степную ширь,
Туда, где в огневой кольчуге
Шагал по взгорьям богатырь.

Где Разин да степные птицы
Кружили вольно над рекой,
Теперь – чугунные темницы
Воздвигли собственной рукой.

И труб завόдских частоколом
Мои мечты обнесены.
Фонарь глумливым ореолом
Играет в кирпичах стены.

Вверху два кулака цистерны
Насмешливо грозили мне,
Змеился дым чугунно-серный,
И мысли таяли в огне.

Мы – скованные длинной цепью,
Мы каждый – ржавое звено,
А там, над озарённой степью,
Как знамя, солнце взнесено.

Моя душа стремилась долго
К скрижалям пламенных свобод.
Я вижу: как весною Волга,
Плывёт торжественно народ,

Освобождённый и великий.
Я вижу пролетарский лик,
Я слышу: радостные клики
Слились в молниеносный крик.

Весь огневой, бегу с кургана,
Вновь чую негу волжских струй,
И нас, как прежде великана,
Былинный ветер, очаруй…

Кругом леса, цветы и Волга,
Мечта в миражевом дыму.
И от Мещанского посёлка
Вскрылить бы к солнцу твоему.

 

МЫ

Мы всё возьмём, мы всё познаем,
Пронижем глубину до дна.
Как золотым цветущим маем
Душа весенняя пьяна!

Нет меры гордому дерзанью:
Мы – Вагнер, Винчи, Тициан.
Мы новому музею-зданью
Воздвигнем купол, как Монблан.

В кристаллах мрамора Анджело [12],
И всё, чем дивен был Парнас,
Не то ли творческое пело,
Что током пробегает в нас?

Воспитывали орхидеи,
Качали колыбели роз, –
Не мы ли были в Иудее,
Когда любви учил Христос?

Мы клали камни Парфенона
И исполинских пирамид,
Всех сфинксов, храмов, пантеонов
Звенящий высекли гранит.

Не нам ли на горе Синая,
В неопалимой купине [13],
Как солнце, красный стяг, сияя,
Явился в буре и огне?

Мы всё возьмем, мы всё познаем,
Пронижем неба бирюзу.
Как сладко пить цветущим маем
Животворящую грозу!

ПРИМЕЧАНИЯ:

[1] Эта железнодорожная будка находилась на станции Завьяловский разъезд Самаро-Златоустовской железной дороги, близ деревни Завьяловка Бугурусланского уезда Самарской губернии. В то же время в анкете Михаила Герасимова из его следственного дела 1937 года местом его рождения названа деревня Петровка Бузулукского уезда, расположенная недалеко от границы с Бугурусланским уездом. Очевидно, оттуда родом был его отец, который потом устроился работать на железную дорогу.

[2] Имеется в виду одиночная тюремная камера.

[3] Очевидно, Герасимов ошибается: в Таммерфорсе (современный Тампере) проходили первая и вторая конференции РСДРП в 1905 и 1906 годах, а в ноябре 1907 года состоялась четвёртая конференция в Гельсингфорсе (современный Хельсинки), накануне которой и произошла его встреча с Лениным.

[4] Ф.И. Калинин (1882-1920) и П.К. Бессалько (1887-1920) – пролетарские писатели. А.В. Луначарский (1875-1933) – будущий народный комиссар просвещения в первом советском правительстве. А.К. Гастев (1882-1938) – в советское время теоретик научной организации труда. Все они, как и Герасимов, состояли в РСДРП, участвовали в Первой русской революции 1905-1907 годов, а в ходе революции 1917 года стали одними из основателей Пролеткульта.

[5] Passage à tabac – жаргонное французское выражение, означающее «обработку», то есть избиение полицейскими арестованных.

[6] Имеется в виду Первая мировая война, начавшаяся в 1914 году.

[7] ВЦИК (Всероссийский центральный исполнительный комитет) Советов I созыва был избран на I Всероссийском съезде Советов в июне 1917 года. Межрайонцами (Межрайонной организацией объединенных социал-демократов) называлась группа в РСДРП, которая придерживалась близких большевикам позиций, но выступала при этом за единство между большевиками и меньшевиками. В состав фракции межрайонцев во ВЦИК, наряду с Герасимовым, входили, в том числе, А.В. Луначарский и Л.Д. Троцкий. В августе 1917 года межрайонцы присоединились к большевикам.

[8] «Гороховым пальто» в дореволюционной России называли агентов Охранного отделения (политической полиции).

[9] Ронский глетчер – ледник в Швейцарских Альпах, из которого берёт начало река Рона.

[10] На вершине Монблана существовала обсерватория, основанная французским астрономом и альпинистом Жозефом Вало в 1890 году.

[11] Мещанский посёлок – рабочая окраина Самары, находившаяся за железнодорожным вокзалом (мещанами изначально называли низшее, непривилегированное, сословие городских жителей). В советское время – Железнодорожный посёлок, затем посёлок имени братьев Кузнецовых, которые, как и Герасимов, были участниками революции 1905 года в Самаре и активными деятелями местной организации РСДРП. Трубочный завод – крупнейшее предприятие Самары до революции, главной продукцией которого были дистанционные трубки-взрыватели для артиллерийских снарядов. В советское время – Завод имени Масленникова.

[12] Имеется в виду Микеланджело Буонаротти, итальянский скульптор эпохи Возрождения.

[13] Неопалимая купина – в Библии: горящий, но не сгорающий терновый куст, в образе которого Бог явился Моисею на горе Синай.