О ДНЕВНИКЕ РАБОЧЕГО ВОЕННЫХ ЛЕТ

Музейная выставка, о которой пойдёт речь, открыта для посещения в Самарском Дворце ветеранов. Главный экспонат выставки – дневник военных лет рабочего моторостроительного завода №24 Филиппа Антоновича Разумцева, который был вместе со своим предприятием эвакуирован в Куйбышев в октябре 1941 года. Дневниковые записи охватывают в основном два первых, самых тяжёлых, года Великой Отечественной войны. Уникальность дневника в особых пояснениях не нуждается: мы имеем редкую возможность увидеть и почувствовать военный Куйбышев, «запасную столицу» СССР, глазами москвича, притом не государственного деятеля, дипломата или писателя, а рядового рабочего, одного из тех десятков тысяч эвакуированных, руками которых ковалась слава промышленной окраины города – легендарной Безымянки. Поэтому документ не только уникальный, но и, в определённом смысле, типичный: это портрет человека, портрет города, портрет эпохи. Попробуем набросать некоторые штрихи к этому портрету.

Знакомство

Для автора дневника город, в который его забросила война, – это Неведомая Земля в прямом смысле этого слова: в октябре 1941 года москвич Разумцев ещё не знает о существовании города Куйбышева, получившего своё новое имя шесть лет назад, и безуспешно ищет его по всему Поволжью на своей старой карте, пока не узнаёт, что Куйбышев – это бывшая Самара. Новость об эвакуации Разумцева не радует, он предпочёл бы пойти на фронт. Ему жаль расставаться с Москвой ради какой-то неизвестной глухомани.

Уже с дороги образ нашего города складывается у автора дневника в самом неблагоприятном свете: если в центральной России на железнодорожных станциях продуктов питания много, то в Куйбышеве ничего съестного за деньги не купишь (а денег у Филиппа, по его словам, «полно»), только по карточкам. Впервые поесть досыта на новом месте жительства Разумцеву удаётся лишь спустя три недели после приезда. Голод становится его главным впечатлением от первого знакомства с городом и в дальнейшем сопровождает весь дневник.

Вторая характеристика куйбышевской жизни – скука, такая, что «даже табаку нет». В Москве Разумцев привык регулярно, по несколько раз в неделю, посещать кинопремьеры и театральные постановки. Теперь же он с огорчением пишет в дневнике, что за несколько месяцев пребывания в Куйбышеве ни разу не был в кино и театре. На культурный отдых у него поначалу нет ни времени, ни сил, поскольку после эвакуации его завод перешёл на 12-часовой рабочий день, и «всё время только и думаешь, как пожрать». Из газет Филипп знает, что в Куйбышев также переехали «часть нашего правительства, дипломатический корпус и некоторые госучреждения», но от этого ему не легче.

На Безымянке

Жизнь в Куйбышеве для Разумцева начинается с Безымянки, которая формально, если соблюдать историческую точность, в 1941 году относилась не к городу, а к области. И сразу же мы встречаем в дневнике характерные приметы времени и места: рабочих завода №24 после прибытия на железнодорожную станцию Безымянка расселяют в бараках, где раньше жили заключённые, строившие этот завод. Как видим, бытовые условия у эвакуированных рабочих поначалу были не намного комфортнее, чем у подневольных обитателей Безымянлага. Заключённые, как отмечает Разумцев в последующих записях, работали и на самом заводе, причём не обходилось без конфликтов с вольнонаёмными. Он описывает случай, когда один из зэков сорвал у работницы часы с руки, пытался убежать и был ранен в плечо стрелявшим в него вахтёром, а затем «стал просить, чтобы вахтёр его пристрелил, но его положили на носилки и унесли». По словам автора дневника, подобные случаи, вплоть до изнасилований и убийств работниц заключёнными, происходили нередко – что неудивительно, учитывая, что основной контингент Безымянлага составляли осуждённые по уголовным, а не по политическим статьям.

Спустя полтора месяца жизни в бараке Филипп находит жильё недалеко от места своей работы – в Пролетарском посёлке, около железнодорожной станции Безымянка. Тогда это ещё не Куйбышев, а «примерно 12-13 километров от Куйбышева». Но Разумцев уже предвидит, что «в будущем, после войны, Соцгородок и наш Пролетарский посёлок сольются в один большой город Куйбышев». А пока, отмечает он, строительство нового жилья «идёт черепашьим ходом, хотя жить эвакуированным негде… Ну что поделаешь, идёт смертельная война». Сам автор дневника живёт в комнате, где на 24 квадратных метрах жилплощади размещаются семеро жильцов, но на тесноту не жалуется: и действительно, на каждого из них приходится даже несколько больше той средней нормы обеспеченности жильём, которая, как мы знаем из документов, была характерна для военного Куйбышева.

Школа выживания

У Разумцева и его соседей по комнате есть голландская печь с плитой: это «очень удобно, но она так дымит, что когда мы что-либо готовим, у нас сплошной дым, стены чёрные, как в деревенской бане». Надо бы переложить печь, но эвакуированные москвичи не собираются тратить время и силы на обустройство жилья, которое всё равно рассматривается ими как временное. В качестве дров для печи они используют железнодорожные шпалы, найденные, видимо, около станции Безымянка. «Электросвета», как пишет Разумцев, в помещении нет, пользуются фонарём «летучая мышь», то есть керосиновой лампой.

Но самой главной проблемой остаётся питание. На заводе кормят неважно: то «на первое рассольник – одна вода, на второе отварная вобла – одна соль», то вообще одно первое блюдо в виде горохового супа или супа с клёцками. Из домашнего меню Филиппа Разумцева самый популярный рецепт – картофельный суп с рыбой: «два кило картошки, огурцов, кило рыбы». Суп получается отменный, правда, приходится есть его без хлеба, которого нет даже по карточкам. Приобретение ингредиентов для такого супа на рынке обходится в 120 рублей (средняя месячная зарплата рабочего в авиационной промышленности в этот период – около 600 рублей), поэтому бывают дни, когда всё питание Филиппа ограничивается скудным заводским обедом. Понятно, что 25-летнему рабочему, который работает по 12 часов, а иногда две смены подряд, и регулярно перевыполняет производственные нормы, этого минимума недостаточно для поддержания сил.

Для горожан есть ещё один способ выживания – съездить в деревню и приобрести продукты там, в обмен на личные вещи или ценности. Такая поездка в село Богатое Куйбышевской области, подробно описанная в дневнике Разумцева, сама по себе превращается в «испытание на прочность». Дорога до села занимает у Филиппа целый день: сначала по железной дороге до станции Кротовка, затем до Богатого пешком. По пути он везде встречает «рабочих с Куйбышева, приехавших менять тряпки на продукты». Придя под вечер к месту назначения замёрзшим и голодным, он долго нигде не может найти ночлег – женщины не хотят пускать в избу незнакомого мужчину. На следующий день на базаре Разумцев продаёт костюм, покупает на вырученные деньги «растительного масла, табаку и кое-что ещё». По возвращении в Куйбышев настроение у него отвратительное: мало того, что растянул сухожилие на руке, неся тяжёлый чемодан, так ещё и «изумительно болит желудок» оттого, что «переел с голодухи». Вполне естественно, что человек, живущий в условиях постоянного недоедания, с жадностью набрасывается на пищу, как только она появляется. Болезни желудка, вызванные такой нестабильностью питания, часто упоминаются и в последующих записях дневника.

В Запанском

Проведя в таких условиях на Безымянке самую лютую военную зиму 1941-1942 годов (морозы в Куйбышеве, как пишет Разумцев, доходили до -51⁰ С), в марте 1942 года Филипп вместе с братом переселяется в черту города – на улицу Пестеля в Запанской посёлок, рядом с железнодорожным вокзалом. Там условия жизни, как отмечает Филипп, лучше, чем у большинства остальных рабочих: комната на двоих, да ещё и хозяйка, которая за деньги готовит завтрак и ужин, обеспечивая своим жильцам возможность регулярно питаться три раза в день, с учётом заводского обеда. Дополнительным бонусом является то, что хозяйка работает в сфере общественного питания – сначала в столовой, а затем в плавучем ресторане на берегу Волги – и частенько приносит с работы то алкоголь, то что-нибудь съестное. Правда, к месту работы, на Безымянку, Разумцеву приходится добираться теперь по железной дороге, а когда поезда не ходят из-за снежных заносов – то и вовсе пешком.

Живя в Запанском, ближе к историческому центру города, Филипп возобновляет походы в кино, бывает также в театре и филармонии. А однажды, будучи на больничном, получает редкую возможность погулять по центру города, посмотреть на «примечательности» – такая прогулка «просто так», без определённой цели, воспринимается им как неслыханная роскошь на фоне изматывающего труда на заводе, с одним(!) выходным в месяц. Главной приметой города, определяющей его лицо, остаётся война. Она «наложила отпечаток на лица людей» – среди куйбышевцев, по словам Филиппа, «мало улыбающихся, все сурьёзные и сердитые». Часто бывая на железнодорожном вокзале, он обращает внимание на огромное количество инвалидов и на бесконечный поток эшелонов с ранеными, каждый день едущих по железной дороге на восток.

Тревоги и радости

Близость фронта ощущается в тыловом Куйбышеве вполне явственно, несмотря на статус города как «запасной столицы», особенно во время немецкого наступления в районе Сталинграда в 1942 году. На заводе №24 Разумцев вместе со своими товарищами по работе посещает занятия всевобуча (всеобщего военного обучения), изучая боевую тактику и вооружение пехоты, и сдаёт зачёты по военной подготовке. Летом 1942 года он слышит стрельбу зенитной артиллерии и видит разрывы зенитных снарядов в воздухе, гадая, что это может означать – идёт учебная подготовка или «немецкие самолёты-разведчики пробуют прощупывать Куйбышев»? Сейчас мы знаем, что второе предположение было верным, и в результате этих полётов у немцев появилась аэрофотосъёмка Безымянки, на которой был отмечено, в том числе, и место работы Разумцева – «Flugmotorenwerk Nr. 24».

Среди редких в дневнике Разумцева положительных впечатлений о Самаре выделяются два. Первое – река Самарка. Во время её разлива весной «изумительно красиво смотреть с возвышенности на огромное поле воды, напоминающее море», а летом даже усталость после ночной смены не мешает Филиппу пойти до вечера на реку, чтобы искупаться, позагорать и поспать заодно. Второе – это продукция «знаменитого», по словам Филиппа, Жигулёвского пивоваренного завода. Пиво в Куйбышеве, по его оценке, отличное, и местные жители пьют его помногу, «может, виновата война».

Не отстаёт от куйбышевцев и сам Разумцев: записи о том, как «сообразили немножко» с братом и друзьями, встречаются в его дневнике достаточно часто. Один раз «достали 25 кружек пива и от души попили», другой раз квартирная хозяйка «принесла пивка литров шесть», причём Разумцев огорчается, что быстро опьянел, «а раньше и от бутылки водки ничего не было. Я очень ослаб. Много работаю, питаюсь как придётся». Пили не только пиво, но и водку, вино и даже денатурат, который Филиппу пришлось отведать первый раз в жизни: «Какая гадость, а ребята пьют и хвалят». Выпивка, как и отдых на Самарке, – один из способов освободиться от ежедневного стресса.

Изгнание из рая

В целом, переезд в Куйбышев вызывает у Разумцева культурный и психологический шок: «житуха здесь резко изменилась», «жизнь протекает в тёмных красках». Безусловно, виной этому – смена координат не только в пространстве, но и во времени, и сам Филипп понимает, что в войну «везде нелегко». Но негативное восприятие Куйбышева усиливается контрастом с Москвой, которая становится для него потерянным раем, а эвакуация – изгнанием из рая. Это чувство постоянно подпитывается общением вживую и по переписке с земляками.

Так, в ноябре 1941 года, когда под Москвой идут ожесточённые бои, все знакомые Разумцева убеждены, что, несмотря на это, дела в осаждённой Москве обстоят лучше, чем в тыловом Куйбышеве. А в мае 1942 года он узнаёт от дяди, что к Первомаю в столице «продуктов… выбросили много, пива, вина – сколько душа желает, пей. Вот это дела. Москва есть Москва». С последним утверждением не поспоришь, оно и в наши дни актуально; отметим, что глагол «выбросили» в советское время означал не выкидывание продуктов на свалку, а их внезапное появление на прилавках в государственной торговой сети. Ещё один яркий пример того же рода: друг Разумцева, которого уволили с завода за прогул, едет в Москву к жене и сыну и на радостях достаёт в голодном Куйбышеве жареного гуся, чтобы отметить свой отъезд.

Накануне Нового 1942 года – первого Нового года, который автор дневника встретил в нашем городе, – он получил возможность на собственном опыте познакомиться с коварством местной шпаны: пока Филипп вместе с другом стоял в очереди за водкой, злоумышленники разрезали бритвой его карман и вытащили оттуда большую сумму денег, документы и продовольственные карточки. Это происшествие становится как бы символической инициацией Разумцева в качестве «куйбышевца поневоле», подводя черту под его благополучным московским прошлым. Не стоит пояснять, насколько тяжким ударом для любого человека была подобная кража (в особенности – утрата продовольственных карточек) в военные годы, но у Филиппа на сердце «гнетущая печаль» не столько от самого несчастья, сколько от боли за утраченную прежнюю жизнь, которая представляется ему в воспоминаниях прекрасной и счастливой.

Между надеждой и отчаянием

В Куйбышеве Разумцева всё время сопровождают мысли о неопределённости будущего. Даже когда приходит долгожданная весна, улучшается питание на заводе и вообще «хочется жить и любить», Филипп сомневается: «Надолго ли всё это?». Он как будто физически чувствует, что смерть ходит где-то совсем близко – то на станции Безымянка «человек в военной форме бросился под идущий поезд и был зарезан замертво», то умер от тифа коллега по профессии, 18-летний рабочий-заточник. У самого Филиппа всё время неприятности со здоровьем, и он в сердцах восклицает: «Чёрт знает, еле дышу, а писать так хочется и жить».

Подводя итоги первого года жизни в Куйбышеве, Разумцев отмечает, что время течёт «медленно и отвратительно гадко», потому что «жизнь трудна… Когда всё это кончится?». Он снова возвращается к воспоминаниям о предвоенных годах: «Жгучая боль и злоба наполняет сердце к тем, кто нарушил наш мирный покой. Какая была жизнь, а сейчас не всегда сыт». Но теперь тоска по прошлому не подавляет его, а мотивирует жить и работать, не жалея сил, «для скорейшего разгрома фашистов». Настроение Разумцева можно описать латинской фразой contra spem spero – «без надежды надеюсь». Жизнь в Куйбышеве воспринимается Разумцевым как тяжёлая необходимость, как испытание, которое нужно перетерпеть, чтобы стала возможной победа в войне и возвращение в Москву. Он всё ещё не в силах смириться с новой родиной, и во время очередной болезни на страницах дневника появляется буквально крик отчаяния: «Чувствую себя отвратительно, хоть бы не умереть здесь в грязной Самаре» (кстати, что это единственное место в дневнике, где Куйбышев назван Самарой). Но, лелея надежду на возвращение, он в глубине души уже сам понимает несбыточность этой надежды.

Искушение Маней

Поистине драматическая история разворачивается вокруг одной из самых крепких нитей, связывающих молодого рабочего завода имени Фрунзе с московской жизнью. В Москве у Филиппа осталась любимая девушка Ксения, и он поддерживает с ней переписку, но квартирная хозяйка, Василиса Петровна, у которой он снимает комнату в Запанском посёлке, предпринимает настойчивые попытки женить его на своей племяннице Мане. «Молоденькая, жизнерадостная, стройная, умная девушка» производит на молодого рабочего благоприятное впечатление, да и с материальной точки зрения партия как нельзя более выгодная: Маня работает продавщицей в хлебном магазине. Но Разумцев не хочет связывать себя семейной жизнью в Куйбышеве, понимая, что это окончательно разрушит надежды на возвращение в Москву. В его душе происходит отчаянная борьба между верностью далёкой Ксении и симпатией к Мане: «Чорт подери, боюсь, чтобы она меня не соблазнила, как не хочется связываться здесь, а она хороша…».

Искушение усугубляется заботой хозяйки о продовольственном снабжении своих квартирантов, и Филипп всячески откладывает разговор о женитьбе, не желая утратить благосклонность Василисы Петровны. Наконец, на прямой вопрос хозяйки он отвечает, что жениться на Мане не собирается. А через несколько месяцев Разумцев вынужден уйти с квартиры: он не оправдал надежд хозяйки, а кроме того, приехавшие родственники брата настраивают её против него. Правда, к этому времени он знакомится на ноябрьских праздниках с «хорошей блондинкой» Аней… Мы не знаем, как дальше сложилась личная жизнь Филиппа Разумцева, но известно, что в нашем городе он в итоге всё же остался, как и большинство эвакуированных.

Поэзия на голодный желудок

Вообще дневник может сказать довольно много о личности его автора, несмотря на всю лаконичность записей, ведь при внимательном чтении за короткими строками можно разглядеть очень многое. Например, может показаться поразительным, что Филипп, по его словам, «голодный как собака» и устающий на работе «до безумия», всё же уделяет время для того, чтобы… писать стихи! К сожалению, сами тексты их в дневнике не приводятся, но по названиям мы можем судить, что тематика стихотворений была достаточно разнообразной. Это и лирические зарисовки, и воспоминания о детстве и жизни в Москве, и «идейная» поэзия, и сатира на бюрократов, и поэтические послания любимой Ксении, воюющему на фронте брату Карпу, друзьям и подругам.

Поэзия для Разумцева – один из способов сопротивления невыносимым обстоятельствам места и времени. Так, стихотворение «Вишня» Филипп пишет вечером в бараке после того, как весь день «рыл для канализации канаву, устал чертовски». Другой день, накануне 7 ноября, – та же канава и тот же барак: «Лёг на жёсткие нары и думаю, ведь завтра какой праздник, а я лежу. Встал и написал стихотворение “Навстречу Октябрю”». Запись от 1 февраля 1942 года: «Работаю, как всегда, отлично, дал две нормы, а жрать нечего. Когда всё это кончится? Написал стихотворение “Мы поднялись все как один”». Когда такие стихи пишутся в таких условиях, это лучшее доказательство подлинности тех чувств, которые в них выражены.

Маленький человек и большая история

Интерес Разумцева к кино и театру, о чём уже упоминалось, тоже свидетельствует о культурном уровне молодого рабочего. Причём он фиксирует в дневнике не только названия фильмов и спектаклей, но и, вкратце, своё отношение к ним. Например, комедия «Свинарка и пастух» ему понравилась, а фильм из истории Гражданской войны «Оборона Царицына», в котором главными героями являются Сталин и Ворошилов – «картина так себе», но «смотреть можно». Самые же большие эмоции («всё время плакал») вызвал у Филиппа «Боевой киносборник №9» – о борьбе с фашизмом на оккупированных территориях Польши и Чехословакии. Война определяет жизнь всей страны, всего народа, и нет ничего более отрадного и волнующего, чем знать о том, что ты не одинок в этой войне, что твои лишения, страдания, усилия – это часть великой битвы, которая идёт по всему миру.

Этим же ощущением сопричастности объясняются и подробные записи фронтовых сводок Совинформбюро в дневнике Разумцева – иногда даже более подробные, чем записи о собственной жизни. Филипп отмечает не только события на фронтах Великой Отечественной войны, но и боевые действия союзников СССР по антифашистской коалиции, и дипломатические переговоры о ленд-лизе и об открытии второго фронта. Он понимает, что все эти события Большой Истории, в конечном счёте, определяют его личную судьбу. Поэтому для него и других рабочих война становится фактом их собственной жизни: «Все наши думы о фронте да как покушать». Победа на фронте – такая же радость, как и удачный поход на рынок за мясом. В этом сопоставлении нет ничего кощунственного, ведь в тыловом Куйбышеве проблемы физического выживания выходят на первый план, заслоняя всё остальное, и становятся основным содержанием жизни; напротив, оно показывает, что тыл и фронт действительно составляли единое целое.

Понимание своего пусть скромного, но всё же значимого места в мировой истории, понимание важности своего труда как вклада в победу над фашизмом – вот главное, что даёт Разумцеву силы держаться, невзирая на всю изнурительно тяжёлые условия жизни. Эта система координат, выходящая за пределы забот о быте, позволяла не озвереть в борьбе за выживание, не впасть в отчаяние и не сойти с ума от испытаний, которые порой казались бесконечными. Даже в свирепых морозах Разумцев находит нечто обнадёживающее: «Пускай немцы замерзают, гады, наш русский человек ко всему привычен, перенесём и холод».

При этом готовность Разумцева к страданиям и жертвам – это не фанатизм и не покорность «винтика», безропотно принимающего любые распоряжения начальства. В его дневнике нередко проявляется критическое отношение к официальной информации или к проявлениям социальной несправедливости. Он недоволен, вместе с бывшими земляками-москвичами, постановлением правительства о лишении эвакуированных рабочих их московской жилплощади: «Получается, что эвакуированных обманули». Прочитав в газетах приказ Сталина о необходимости разгрома фашистской Германии в 1942 году, Филипп скептически относится к этой перспективе, хотя ему очень хочется скорейшей победы. А после обеда в «итээровской» столовой  он, как рабочий, с горькой иронией отмечает неравенство в снабжении разных социальных групп: «Пива навалом и всё приготовлено вкусно – не то, что нам, грешникам». Но, несмотря на всё это, необходимость своего труда и всех переживаемых лишений для него не только внешняя, диктуемая обстоятельствами, но и внутренняя. Та осознанная необходимость, которая называется свободой и о которой писала в блокадном Ленинграде Ольга Берггольц:

В грязи, во мраке, в голоде, в печали,
где смерть как тень тащилась по пятам,
такими мы счастливыми бывали,
такой свободой бурною дышали,
что внуки позавидовали б нам.

Сохранить в себе человека

Читая дневник Филиппа Разумцева, понимаешь истинное значение затёртой от частого употребления фразы «Здесь тыл был фронтом». Действительно, работать с перевыполнением плана на 300-350% (как работал Разумцев и его товарищи) в условиях постоянного недоедания – это не меньший героизм, чем идти в атаку на вражеские позиции, но смысл фразы этим не исчерпывается. Если фронтовая обстановка, подобно лакмусовой бумажке, выявляла как лучшие, так и худшие качества человека, то не меньшей «проверкой на прочность» были экстремальные условия тыловой жизни. Моя бабушка, тоже эвакуированная из Москвы и работавшая с 16 лет на Безымянской ТЭЦ, в своих воспоминаниях писала, что самым главным в военные годы было «сохранить в себе человека». В этом отношении показателен, казалось бы, незначительный эпизод из дневника Разумцева: его знакомая, работающая кассиром в заводской столовой, упрекает его в том, что он не водит дружбу с ней и её мужем и не пользуется возможностью «выбивать обеды» по блату. Филипп обещает «исправиться», а про себя думает: «Нет, не такой я, чтобы унижаться за тарелку баланды».

Эти люди, хотя и голодали, не разменивали своё человеческое достоинство на тарелку баланды. И, вернувшись в барак после многочасовой рабочей смены, писали стихи. Потому и победили. Не могли не победить.

***

Последняя запись военных лет в дневнике Филиппа Разумцева:

«9 мая 1945 года. Я и Бессмертнов Вася (мой друг) были в Запанском, возвращались поздно вечером домой, мы жили в общежитии Индустриального института, когда дошли до площади им. Куйбышева, то мы услышали, по радио говорили о полной капитуляции фашистской Германии, о конце войны. Мы с Васей закричали “Ура!”. Придя к себе в общежитие, всех разбудили и стали поздравлять друг друга, целоваться. Радости не было конца. Мы плакали и смеялись, пели песни».

Михаил Волчков