На фото 1935 года — та самая, реально существующая улица Милая в Варшаве. А сколько таких «милых» улиц в вашем городе? И в других городах по всему миру?

Улица Милая, вовсе не милая,
ты не ходи по ней, моя милая.

Дома-то, дома-то какие там страшные –
трёхэтажные, четырёхэтажные,
тянутся, ковыляют, горбятся,
тащат с собой болести да горести.
При каждом доме гниёт дворишко,
В каждом доме – мусор и мыши,
крик, толчея, грязища унылая.
Милая улица
улица Милая.

На улице Милой – похоронное бюро,
рядом – мясная, подальше – ситро,
напротив вывеска – кукла, направо – зонт.
Улица ножом мясника рассекает горизонт.
Мчит, трубя, Скорая помощь по булыжнику голому,
в тринадцатом повесился парикмахер, что-то вбил себе в голову;
читал детективы, хотел стать артистом,
декламировал, пел голоском неказистым.

Милая, есть ли что-нибудь хуже,
чем по улице Милой пересчитывать лужи,
таская бездомные сны и ненаписанную строку.
Скажи, моя милая, поймёшь ли ты эту тоску?

И подлинный ангел, а не душа брадобрея,
как с трамплина слетел, над улицей рея,
на белоснежных крыльях ангел летал,
белоснежные пёрышки детям метал,
дети ангельские пёрышки ловили, ловили,
и тогда снежные хлопья с неба повалили.
А люди, люди, люди шлёпали пешком.
Сгинул ангел, грязь смешалась со снежком.

Ночью над улицей Милой – звёздная оспа.
Ночью на улице Милой – уродство.
Много ты бед увидишь, милая, блуждая по миру,
но больше всего на улице Милой, в тринадцатом номере.

В подвале – мертвец.
Худой конец.
На первом – вдова,
сама чуть жива.
На втором этаже – банкрот, пристав с описью,
на третьем – кухарка отравилась какой-то окисью.
На четвёртом – обыск производится в тайне.
На пятом – читают объявления о найме.
Под крышей девица младенца загубила.
Милая улица.
Не правда ли, мило?

Улица Милая так мертва, так страшна,
там и в мае не знают, что наступила весна,
там одни фонари гуляют в ночной тишине,
припадая лбами к кладбищенской стене.

Моя милая, я той улицей не хожу,
если мимо иду, я её обхожу,
даже когда к тебе иду,
обхожу, несмотря на поспешность.
А то вдруг не выдержу и повешусь.

1938
Перевод Давида Самойлова